Наедине с Ниной она снова стала серьезна. Нина услышала много нового, интересного. Она очень рада за мужа, никогда не думала, что кто-то так верно может понять его. Да, его натюрморты страстно нарисованы.

Алиса почувствовала большую симпатию к Раменовой.

Вернулся Георгий. Ужинали.

— Мне понравилась здешняя природа, — говорила Алиса.

— Тут много интересных людей, — сказала Нина. — Но нет развитой городской жизни. Все интересное и увлекательное — на заводах, а собираясь, люди избегают о деле говорить, поэтому общество может произвести ложное впечатление.

Георгий спросил: неужели на Западе природа уже никого не трогает? А разве сквозь картины природы не виден человек и его психология? Разве пейзаж не выражает чувства?

— Конечно, пишут природу. Я никогда не была за границей, но, кажется, художники погружаются в психологию иными средствами… И они стремятся в сферу подсознательного, их занимают отступления от норм, психопатия, пороки, а природу, кажется, они в основном отдают ученым и фотографам. Говорят, что по-настоящему только сейчас поняли Достоевского. А природой, Ривьерой, Альпами занимается туристская реклама. Художники перестают чувствовать, что может существовать как бы психология природы. Может быть, боятся, что это обязывает к традиционности… Цветное фото придет со временем и сюда… А ваших первостроителей я хочу еще раз посмотреть вместе с вами, — и она многозначительно поглядела на Раменову.

На другой день Гагарова уезжала.

Накануне на авиасанях куда-то на север, чуть не к Ледовитому океану, отправилась с военными Лосева. Она позвонила Нине, попрощалась, сказала, что, может быть, пересядет на самолет и полетит надо льдами по направлению к Северному полюсу.

Раменовы провожали Алису на вокзале. Она была немного грустна и, глядя на них, чувствовала свое одиночество. Мужа она не любила. Она хотела бы жить по-новому. А это почти невозможно. Ей надоело слушать одни и те же разговоры. Это в общем тоже провинциализм и ограниченность. И может быть, из всех провинциализмов самый тупой и ужасный — столичный провинциализм.

Несколько дней она прожила с Раменовыми чистой и здоровой жизнью. Но надо возвращаться. Владеет чувство долга, она знает, что самое важное делается в Москве. У нее есть убеждения, и она совсем не намерена от них отступаться. Но ей не нравится односторонность, пристрастие своих союзников. Она бы хотела судить свободней, независимей.

И были еще причины, может быть для женщины гораздо более важные. Пора, пора возвращаться в Москву. Там ждут. Там все так неясно и запутанно с личной жизнью.

В общем ее поездка удалась. Когда ехала из Москвы, то ей знакомые дали еще некоторые дополнительные поручения. Она должна была их исполнить. Но оказалось, что все не так, как ей говорили в Москве, и она рада, что ничего не стала делать. При Нине сказала Раменову на прощание:

— Помните, я график и критик. А вам нужны советы опытного мастера живописца… Вам нужен умный друг, талантливый и свободный от предрассудков… К тому же я не могла быть беспристрастной… Я…

Она густо покраснела. Так и не решилась сказать…

Нина и Георгий возвращались пешком. Раменова тронута, что гостья так горячо поцеловала на прощание ее и Георгия и просила заходить в Москве. Нине хотелось говорить с Георгием. А он опять думал о чем-то с неприступным видом.

Еще она помнила, как Алиса выразительно взглянула ему в глаза, когда поезд тронулся.

А сам рыцарь как в рот воды набрал. Долго не работал, его, видимо, мучают замыслы. Но он не вытерпит и все расскажет.

Они шли по снегам, через лес, мимо огромной строящейся школы.

Взошла луна. Прошли бетонный завод. Начался березник с огромными деревьями. Здесь уже была прорублена будущая улица. Она между стен темного леса. Тут построят квартал семиэтажных домов. Солдаты особого строительного корпуса уже прорыли экскаваторами и лопатами траншеи для будущей канализации, и водопровода, и для линии с горячей водой от ТЭЦ, которая недавно пущена и будет согревать весь город. По снежным ухабам быстро прошла машина. Кажется, Сапогов проехал, его лицо мелькнуло, не заметил, кто идет. Или стыдно ему? Так лучше.

А вековой лес еще стоял. Нина чувствовала его красоту. Снег очень сухой, — значит, мороз крепкий.

— На меня, знаешь, от ее приезда пахнуло жизнью столицы. Художники там не очень хорошо живут, многие нуждаются, но у них настоящая жизнь. Они мыслят!

Он вспомнил московские квартиры. Лестницы с затхлым запахом. Новые дома пока там редкость, хотя о стройке города пишут много.

— Но в этих старых квартирах — огромная деятельность. Интересы связывают их со всем прогрессивным миром.

— А Шолохов живет на Дону среди природы, — через некоторое время сказала Нина.

— Природа — великий художник.

Пришли домой. Нина посмотрела на себя в зеркало. Ее щеки свежи, вид здоровой, сильной женщины.

Георгий ушел в студию. Он там, кажется, опять что-то подправлял на «Первостроителях».

Нина была очень польщена суждениями москвичек. Муж вырос в ее глазах. Она представляла его будущее.

Причесанная и довольная, она долго ждала его. И опять ей несколько жаль было своей юности и красоты, которыми она все же жертвовала. Но жертвовала она ради большого или, по крайней мере, ради стремления к большому и настоящему.

ГЛАВА IX

Ната смущена своей смелостью. На светлых кудрях у щек иней еще не стаял, а волосы слежались. Видно, долго была в шапке.

На ней синий лыжный костюм и валенки, а рукавицы и ушанка под мышкой.

— Нина Александровна, Георгий Николаевич! — Лицо у нее детское, нежное, глаза чистые… — Пойдемте на лыжах кататься. Воскресенье, вся молодежь в тайге или на катках! Пойдемте, пожалуйста. Так хорошо…

— Ната, садитесь, выпейте с нами чашку кофе, — успокаивающе сказала Нина.

— Что вы…

— Ничего, пожалуйста…

— Ах… — Ната не знала, куда деть шапку.

Нина взяла, унесла. Она возвратилась из коридора, засмеялась, обняла девушку за плечи. Принесла ей кофе, отрезала и подвинула кусочек торта. На днях в редакции давали белую муку.

— А у вас есть валенки, Нина Александровна?

— Да.

— А у Георгия Николаевича?

— И у него…

— Надевайте, и пойдем.

— Георгий очень плохо ходит на лыжах.

Ната наскоро проглотила кофе и стала помогать собираться. Нина смеялась от души, глядя, как она натирала свечкой лыжи Георгия. Нина не шла с ними, ей нездоровилось. Она охотно отпускала мужа с Натой.

— А у меня папа раньше ходил на охоту с нанайцами. Они отправлялись на два-три месяца. И валенок с собой не брали. Только надевали кожаный чулок и наверх еще такие унты без меха, как чехол, и ноги у них